В серии фотографий Софьи Татариновой, созданной во время поездки вместе однокурсниками по школе Родченко в Удмуртию, присутствуют совершенно разные типы повествования: лесные дали, снежная скульптура, портреты дам бальзаковского возраста, а также тексты, документирующие рассказы героинь. На первый взгляд, четыре сюжетные группы ее серии составляют классическое поэтапное «раскрытие темы сочинения»: портрет – внутренний мир героя(ини) – задний план – комментарий. Одинокие женщины российской глубинки.

Начнем с критики – чтобы сразу же поставить подножку социокультурности, этому мелкому бесу наших дней. Есть что-то очень сомнительное в словосочетании «творческая командировка», хотя это и абсолютный международный тренд. Французы едут в Тунис и Океанию, американцы посещают Мексику и Грузию, ну а русские едут в Россию – куда подальше. Но почему способность людей к творчеству должна активизироваться из-за перемены мест? Ведь не посылают же в Удмуртию студентов-скрипачей, чтобы те проникновеннее играли, учащихся балета, чтобы, соответственно, выше прыгали, или молодых математиков – чтобы им лучше решалось? Почему художники (или фотографы, что в данном случае претендует на тождество) должны путешествовать? Да еще туда, куда в здравом уме большинство из них никогда бы не поехало? Ответ таится в стремлении преподавателей ведущей столичной фотошколы привить молодому поколению ответственность и критический взгляд по отношению к жизненным реалиям.

В этом месте, в странном совпадении наивных скульптур из жира (тридцать лет назад) и снега (сегодня) следует приостановить критический пафос в пользу более внимательного вглядывания в то, что представляет собой работа Софьи Татариновой. И в каком ранге предстают здесь эти снежные короли и королевы – грибы, медведи, дедморозы…

Вначале – комментарий социальный, навязанный самой формой «студенческой практики». Удмуртия – медвежий угол, несмотря на относительную близость к столице (чем к Владивостоку, к примеру), мохнатое сердце России, стан и стон одиноких женщин (вдов большей частью), которые отводят душу в самодеятельном художественном творчестве (не в вышивании и не в завывании, а в снежной скульптуре). Такое вот своеобразное проявление женской силы и креативности вопреки глухоманским условиям жизни…

Чисто концептуальный же подход тоже оказывается не вполне релевантным, когда мы обращаемся к третьей составляющей данного проекта – пейзажным видам, словно заимствованным с крышек конфетных коробок или новогодних открыток. «Глянцевость», которую автор преподносит нам совершенно нарочито, кажется генетически родственной не цифровой обработке изображения, а древнему ретушированию кисточкой или пером, опять-таки, из семидесятых: «здесь лапы у елей дрожат на ветру, здесь птицы щебечут трево-о-жно». Сказочные звери получают некий мифологический край обитания.

Но и этой, китчевой «мифологической» составляющей проекта находится свой антагонист – это тексты, представленные художником в качестве документа, свидетельства, подлинной речи. Все они, без сомнения, трагичны, поскольку повествуют о самоубийствах мужей этих женщин, но эпицентр трагедии здесь – плавающий, трудноуловимый. Умер муж после похода к гадалке? Зачем он к ней ходил? Или это интерпретация ревнующей женщины? Как он умер? Повесился? Или нет, повесился муж другой героини? Границы мифологического дискурса размываются, он перетекает в быт и субверсивность.

В своей удмурдской серии Татаринова следует пути трансгрессии, когда каждая следующая часть является несомненно «внешней» по отношению к предшествующим заявлениям. И эта размытость, неустойчивость, в конце концов, оборачивается на саму фотографию, наделяя последнюю свойствами художественного трансгендера, взрывающего изнутри навязанные ей позитивистские клише и социальную ангажированность. Парадоксальная, страшная и вместе с тем ироничная, работа Софьи Татариновой занимает внешнюю позицию по отношению к нынешнему спекулятивному политическому мейнстриму, и это прекрасно.

Е. Кикодзе